Григорий Смирин,
Мейер Мелер

ДАНКЕРЕ В ЛАТВИИ

Из материалов музея и документационного центра “Евреи в Латвии”

По окончании Ливонской войны эти земли, оказавшиеся в Задвинском герцогстве, в 1585 году вместе с замком Крейцбург (Крустпилс) были пожалованы польским королем Стефаном Баторием барону Николаю Корфу, чей род владел ими до 1920 года. Представители этого рода впоследствии играли заметную роль в истории России, однако речь пойдет пойдет не о баронах Корфах, а о клине земли, оказавшемся к началу XIX века в результате длительных территориальных преобразований на стыке трех губерний Российской империи — Лифляндской, Курляндской и Витебской.
Возникшее здесь в начале 19 века местечко было основано евреями. Местечко по-еврейски называлось Данкере, по-немецки — Трентельберг, по-русски — Глазманка, а по-латышски — Зарну-Миестс (в переводе означает “Кишечное местечко”). Далее мы будем использовать еврейское название — Данкере или русское — Глазманка (как в в документах того времени), а применительно к периоду с 1933 года — новое латышское название — Гостини. Витебская губерния, к которой относилось местечко, входило в черту еврейской оседлости, и в ней могли селиться евреи, чего им не дозволялось в Лифляндской губернии; в Курляндской же губернии могли проживать только потомки тех евреев, которые жили там во времена Курляндского герцогства (образовавлось после распада Ливонского ордена и существовало в XVI—XVIII веках).
Расположение местечка было очень выгодным. Недаром говорили, что петухи Данкере будили сразу три губернии. Местечко быстро развивалось, и уже в начале XIX века было торговым и ремесленным центром округи. В 1830 году в Данкере имелись конная почтовая станция и паромная переправа через реку Айвиексте. В 1847 году здесь жили 192 еврея и была одна синагога. В 1860 году была построена железнодорожная линия Рига—Динабург (Двинск, впоследствии Даугавпилс), и в соседнем местечке Штокмансгоф (Плявиняс) открылась железнодорожная станция.
Пожар 1888 года уничтожил много домов и магазинов, принадлежавших евреям Данкере, но уже к началу XX века местечко возродилось и в нем было три синагоги — одна для митнагдим и две для хасидов (миньян Беньямина и миньян Шмуэля. Действовали “Хевра-кадиша”, “Малбиш-арумим”, “Бикур-холим” и другие организации, характерные для еврейского местечка. Председателем еврейской общины был Дов Бер Зелигман, занимавший пост раввина в течение 41 года (с 1875 года).
По данным Первой всеобщей переписи населения Российской империи, в 1897 году среди 2328 жителей Глазманки (Данкере) евреев было 1976 человек, или 84,9 % жителей местечка. Это был наибольший удельный вес среди городов и местечек Восточной Латвии.
В XIX веке в Данкере были три основные улиц: Алте-гас (идиш “Старая улица”), Грейсе-гас (“Большая улица”) и Клейне-гас (“Малая улица”). На Большой улице были трактир, мастерская конного инвентаря, ювелирная мастерская, бакалейная лавка, а также ряд лавок, мастерских и иных заведений.
Евреи в основном занимались торговлей (около 40 %) и делами, связанными с производством (36 %). Производство была почти исключительно ремесленным. В основном (почти наполовину) это было изготовление одежды и обуви. Средняя портняжная мастерская состояла из трех-четырех работников, а сапожная — лишь из двух. Как правило, это были члены одной семьи.
Все течения революционного движения проникали в Данкере из Двинска и Риги через Крейцбург. С начала XX века в местечке активизировался Бунд — еврейское социал-демократическое движение. Его члены играли в этой местности центральную роль в первой российской революции 1905 года. Своей революционностью в то время Данкере превосходило все окрестные местечки. За это царские каратели сожгли Данкере. Как революционеры здесь были наиболее известны брат и сестра Столпер.
Но жизнь возрадилась. В 1909 году в Данкере уже было одно еврейское училище (школа) с женской сменой.
Очень ярко описывает жизнь евреев в Данкере в конце XIX — начале XX века Х. Эрлих в своих воспоминаниях “Данкере” (Иоханнесбург, 1956 г., идиш).
Жизнь в местечке была нелегкой, скорее даже очень тяжелой. Конечно, люди богатые ни в чем нет нуждались. Жители среднего достатка кое-как перебивались. Но большинство евреев были бедными и постоянно боролись за свое существование, постоянно испытывая нехватку денег на субботнюю трапезу и праздничные расходы. Единственным местом, где еврей мог немного забыться, была синагога. Чем беднее был человек, тем он был набожнее.
Своей иешивы в местечке в то время еще не было, но были ученики иешив соседней Литвы, которых содержала местная еврейская община. Тогда это называлось “кушать дни”. Для каждой еврейской семьи был назначен день, когда она кормила ученика иешивы, и ученик, таким образом, каждый день недели, как правило, питался в другом доме.
Вот несколько типов и эпизодов из жизни Данкере на рубеже XIX—XX столетий, описаных Х.Эрлихом.

Сапожник Авром Лейб

Авром Лейб был сапожником и жил в Данкере, а работал в Лифляндской губернии на хуторе, в верстах 15 от местечка. Уходил он туда в воскресенье, а возвращался в пятницу. Авром Лейб не делал высококачественную обувь — он был специалистом по заплатам. Если не было заказчиков на ремонт обуви, то он не гнушался и другой работой. Мог разобрать “кукушку” и снова собрать ее, и часы ходили как новые. Однажды на хутор, где работал Авром Лейб, заехал один немец на “колесе” (велосипед начала XX века). Это зрелище зачаровало сапожника. Он решил, что должен сделать себе такое же “колесо”, ведь тогда ему не надо будет идти домой пешком. Но из чего? Из дерева. Да, деревянный велосипед. И ведь сделал! Только колеса имели железный обод, а все остальное было из дерева. И когда Авром Лейб ехал, все местечко сбегалось поглазеть на это.

Портной Михл

Михл был не только портным. Еще он стриг волосы и ставил в бане банки. У него было прозвище Михл-соня. Он шил медленно, говорил медленно, даже спал медленно. Но Михл был надежным портным — если он пришивал пуговицу, то намертво. Могла обветшать сама одежда, но пуговицы не отрывались. Свое прозвище Михл получил из-за того, что засыпал за работой. Жена его постоянно будила. Михл смотрел сначала на жену, потом на работу и дремал дальше. Однажды он подстригал раввина. Как всегда, Михл задремал, спохватился и стал стричь дальше. Раввин тоже, сидя в кресле, задремал. Но вдруг он очнулся и закричал: “Михл, что ты наделал?! Ты мне отрезал один пейс!” Михл очень испугался и предложил приклеить отрезанный пейс, пока отрастет новый. Все жалели раввина, ходившего с одним пейсом, но еще больше жалели Михла-соню. Он очень переживал, даже перестал стричь взрослых. Потом он вообще прекратил стрижку, потому что, задремав в очередной раз, чуть не отрезал ребенку ухо.

Ребе Лейб Тагерер

Ребе был учителем в хедере. Он был очень жестоким. По его понятию, вдолбить мальчику Тору можно было только силой. Происходил он из Литвы, из городка Жагары (слово “жагары” по-латышски означает “розги”). Для ребят из Данкере ребе использовал не только розги, но и ремень (бил учеников по спине и т. д.), острую указку, драл за уши, а иногда даже поднимал за уши в воздух. Он не только бил детей, но еще и ругал их: “Буяны! Прохвосты! Чтоб вы сгнили!”
Однажды тщедушный ребе побил одного ученика. Но тот, парень здоровый, не стерпел обиды, по его мнению, незаслуженной, схватил ребе за бороду и швырнул его на пол. Ребе подняли, умыли от крови, но от драчливости он так и не отучился. Учеников в хедере было много, и отцы считали, что без побоев ничему нельзя не научить. Ученики запомнили ребе на всю жизнь, особенно те, у кого уши были вытянуты, как у осла, или искривлен позвоночник. Правда, особенно ученые люди из этого хедера так и не вышли.

Юдл-извозчик

Когда Юдл-извозчик должен был везти пассажира на станцию в Штокмансгоф, то он выезжал на час раньше, чем другие извозчики местечка. Дело в том, что его лошадь не бежала, а еле плелась. Юдл был бедняком и, как вся еврейская беднота, многодетным. Тех нескольких грошей, что он зарабатывал, не хватало на жизнь его семье, и лошадь у него тоже была не кормлена. Голодная лошадь не хотела работать, и Юдл ее жестоко бил. А люди, как водится, жалостливые... Евреи пошли к раввину и попросили его прекратить издевательство над живым существом. Раввин вызвал Юдла и потребовал кормить лошадь. Тогда Юдл спросил: “Что важнее — лошадь или семья?” Раввин подумал и сказал, что семья все же важнее, но если лошадь сдохнет, то Юдл, во-первых, останется без работы, а во-вторых, лошадь может пожаловаться Всевышнему и наверняка выиграет процесс. Юдл испугался: вступать в конфликт с Богом он не хотел. Но лошадь уже было не спасти, и она сдохла от голода. Остался Юдл без лошади и вечно оглядывался: ему все казалось, что лошадь зовет его на суд Всевышнего.

Шая-книгоноша

Дважды в год Шая-книгоноша появлялся в Данкере с пачкой книг на плечах. Был он горбатым, с большим красным и тоже горбатым носом. Шая приносил дешевые романы про принцев и принцесс, книжки про “хороших евреев”, которые творили с Божьей помощью чудеса: возвращали зрение, излечивали хромых и т. п.; рассказы про всякую чертовщину, от которых у читателей дух захватывало, например о том, как грешников жарили черти. Причем это было настолько правдоподобно описано, что читатель мысленно мог ощутить запах смолы и серы. Книги у Шаи раскупали, ибо читали и стар и млад. В одном из домов даже была библиотека. Чтобы в нее записаться, надо было заплатить три копейки.

Учитель

Как и у всех людей, у него, конечно, было имя, но по имени его никто не называл — все звали его “учитель”. Он был маленьким, тщедушным, с водянистыми глазами и большим горбатым носом. Зимой и летом он повязывал шею шарфиком — так ему в детстве велел доктор.
Он учил мальчиков и девочек читать и писать на идише и называл это “давать уроки”. Ходил учитель с папкой подмышкой, за одним ухом — карандаш, за другим — ручка с пером. Для большей респектабельности он нашил на шапку кокарду, а на сюртук — медные пуговицы и был очень горд, когда к нему обращались “господин учитель”. Он также занимался тем, что писал людям письма, в частности любовные письма юношам и девушкам.
Учителя приглашали также читать вслух романы. Но вот беда: он был очень сентиментальным. Дойдя до трагического момента, он начинал плакать, и, глядя на него, начинали плакать все слушатели.
Умение читать и писать на идише в то время очень ценилось, и учителя были востребованы. Когда рабочее движение пришло и на еврейскую улицу, там уже были люди, понимавшие, что им говорят, а главное — что пишут.

Герман-фельдшер

В местечке не было постоянного доктора — не потому, что люди не болели, а потому, что бедные евреи не имели возможности заплатить 50 копеек за визит к врачу. А вот фельдшеру за визит надо было платить 10 копеек. Звали фельдшера Герман. Насколько он понимал в медицине, сказать трудно. Банки и пиявок он не признавал, считая это варварством. Его любимым методом лечения были клистир и касторка. Если он видел, что помочь не может, то говорил, что это “дело Божие”, и уходил.
Герман был очень нелюдимый ассимилированный австрийский еврей. Кто теперь скажет, как он оказался в Данкере? Столь же необщительной была и его жена. Они вели свою замкнутую жизнь и ни с кем не общались. Надо же было случиться, что у фельдшера умер отец. И Герман изменился. Он трижды на день ходил в синагогу, произносил поминальнную молитву "кадиш". Он стал здороваться, останавливать людей и спрашивать: “Как здоровье? Как поживаете?”. А главное, входя в дом, целовал мезузу.

Поющий ящик

В те стародавние времена, когда в Данкере не знали, что такое граммофон, в местечке появился еврей с ящиком подмышкой. Он сказал, что этот ящик может “делать музыку” и петь. Одни считали его обманщиком, а другие думали, что в ящике сидит черт, который делает все, что ему прикажут. Третьи предлагали хорошо прощупать этого типа: может быть, у него самого имеются хвост или копыта. Пришелец только усмехался. Через несколько дней его пригласили в дом, битком набитый народом, и предложили показать чудо из ящика.
“Чудотворец” водрузил ящик на стол, накрутил пружину, поставил пластинку и сказал, что желающие слушать должны заплатить по 10 копеек. Смельчаков долго не находилось. Наконец два здоровенных парня заплатили. Обладатель ящика протянул им две трубочки, чтобы те вставили их в уши. Услышав первые звуки, парни испугались, выдернули из ушей трубочки и трусливо сбежали. Но нашлись другие, решившиеся на рискованный шаг, которые стали слушать, и Данкере признало, что пришелец этот не черт и не шарлатан. Обладатель поющего ящика ушел из местечка, унося честно заработанные деньги.
Через несколько лет в Данкере приехал другой еврей, который снял дом и установил там “смотровые ящики”, в которых за две копейки можно было увидеть Москву, Киев, Париж и Лондон, но главное — он привез граммофон с большой трубой, и люди наслаждались прекрасными мелодиями из “Колдуньи” и “Суламифи” — очень популярных в те годы музыкальных драм Авраама Гольдфадена, “отца еврейского театра”.

Театр в Данкере

В местечковой аптеке работал молодой человек по фамилии Бернштейн. Он был очень способным — пел, танцевал, мог пародировать разных людей, но главное, он знал, как должен играть еврейский театр.
Поскольку местное общество “Бикур-холим” очень нуждалось в деньгах, Бернштейн предложил поставить пьесу, а весь доход отдать “Бикур-холим”. Евреи Данкере очень настороженно отнеслись к этой затее: парень из Двинска, в синагогу не ходит, его даже видели курящим в субботу! Тогда Бернштейн в связи с приближающимся праздником Пурим предложил устроить Ахашверош-шпиль, но не силами детей, как это делалось обычно, а только взрослых. Представление настолько хорошо и весело прошло в женской части синагоги, что народ смеялся от души.
Это вызвало доверие к Бернштейну. Он стал отбирать юношей и девушек и с наиболее способными из них начал репетировать пьесу А. Гольдфадена “Колдунья”. На рыночной площади сколотили из досок помост, развесили фонари, освещавшие сцену. Актеры были одеты в самодельные шляпы и разноцветные одежды. Сам Бернштейн играл роль Хоцмана. Спектакль имел такой успех, что евреи — и стар, и млад, благочестивые и вольнодумцы — посещали представления и уходили довольные. Те несколько дней, когда шел спектакль, были в местечке праздником. После спектакля народ распевал песни, которые пела Бобе Яхне, а кое-кого из жителей местечка дразнили Хоцманом.
После такого успеха Бернштейн планировал поставить еще один спектакль, но, к большому сожалению жителей Данкере, его перевели в другой город. С отъездом Бернштейна они почувствовали, как им не хватает этого двинского парня, который внес в жизнь обитателей местечка такую радостную струю.

Перец-похоронщик

Не было в Данкере человека, который не знал бы Переца. Во-первых, его постоянно видели перевозившим в тачке шкуры со скотобойни на кожевенный завод, в дубильню. Во-вторых, у него был столик, который он ставил на улице и торговал разными детскими лакомствами: имберлех, лекех, вареными бобами и др. И, наконец, в-третьих, Переца видели на всех похоронах. Он ходил с коробкой для пожертвований и читал заупокойную молитву (“справедливость предшествует Ему”). Интересно, что сам Перец, будучи бедным человеком, не любил бедных. Когда хоронили бедного, то молитву он читал быстро и невнятно, как будто кто-то стоял сзади и подгонял его. Наверное, Перец думал: “Эй, ты, несчастный! Кто просил тебя вообще родиться на этот свет, или ты думаешь, что без тебя мы здесь и не выкарабкались бы?” Но когда умирал богатый, Перец шел медленно, в такт шагов распевая молитву печально-сладким голосом и поглаживая свою кудлатую бороду. Это должно было означать: “Жаль, что он умер. Был-таки этот еврей свиньей, но рублик у него все-таки можно было вырвать”.
Несмотря на постоянное присутствие на похоронах, занятии далеко не веселом, Перец обладал живым чувством юмора. Правда, юмор этот был соответствующим. Однажды зимой члены похоронной команды “Хевра-кадиша” (“Святое товарищество”) так увлеклись водкой, что не захотели идти на кладбище (оно находилось в нескольких верстах от местечка). Тогда Перец крикнул: “Эй вы, что вы тут пьянствуете, а несчастный покойник мерзнет?!” В другой раз он сказал: “Мало того, что эти несчастные болеют, они еще и умирают”. Однажды Переца спросили, почему он так торопится, читая заупокойную молитву по бедняку. Он ответил: “Из чисто практических соображений — чтобы покойник знал и в следующий раз не умирал!”

Пожарная команда

Как и в любом местечке, в Данкере была пожарная команда. Вообще-то это не была ни “пожарная” и ни “команда”. Просто на краю базарной площади стояла маленькая деревянная будка, в которой находилось несколько бочек на колесах, пара пожарных рукавов и несколько лестниц. Поскольку пожары были редкостью, то весь этот инвентарь мирно “дремал”. Однако когда случался пожар, то пожарным вдруг становился каждый. Впоследствии положение изменилось, и пожарная команда стала более современной, модной для того времени организацией, члены которой ходили в касках с кокардами и с медными пуговицами.

* * *
Имущественное положение, как это водится, играло очень важную роль в жизни населения Данкере. Так, например, никогда нельзя было увидеть дочь богатых родителей, которая общалась бы с сыном ремесленника, или чтобы богач когда-нибудь беседовал с человеком, который был ему ровня. В свое время это обстоятельство повиляло на развитие сионистского движения: до начала XX века сионизм — удел детей богатых родителей, которые не хотели общаться с бедными, считая это ниже своего достоинства. Даже идиш - язык еврейских народных масс эти круги считали анахронизмом и символом отсталости еврейского общества, пренебрежительно называя его "жаргоном".
Во время Первой мировой войны многие евреи были вынуждены бежать из местечка из-за военных действий, в ходе которых было разрушено 152 из 192 существовавших в Данкере домов. После войны евреи начали возвращаться в родное местечко, и жизнь в нем стала налаживаться. С помощью “Джойнта” был создан кредитный фонд, при участии которого были построены синагога и 220 индивидуальных жилых домов.
Латгалия, в т.ч. и Данкере 1920 году вошло в состав независимого Латвийского государства. В том же году в местечке насчитывалось 544 еврея — 61 % жителей Данкере. Дети в том году учились в талмуд-торе, а в следующем, 1921 году открылась еврейская основная школа (в Латвии это была шестилетка) с обучением на идише, которая в 1934 году была преобразована в учебное заведение с преподаванием на иврите.
В 1927 году хасиды-хабадники основали в Данкере иешиву “Томкхей-Тмимим”, которая в 1935 году стала называться иешивой “Бет-Йосеф”. На деньги местных фабрикантов Вестерманов с 1938 года содержался полутораэтажный дом, служивший общежитием для учеников иешивы — там они жили и питались. Условия жизни для них в Данкере считались даже лучшими, чем в Риге.
В 1933 году местечко получило статус города и стало называться Гостини. Его жители в 30-х годах занимались торговлей (90 предприятий), рыболовством, лесосплавом, а также производством (70 мелких предприятий). Наиболее крупным предприятием был кожевенный завод Вестерманов, славившейся мужскими поясными ремнями и подошвенной кожей. Завод был семейным предприятием, и сыновья хозяина не гнушались никакой тяжелой работы. Евреи городка зарабатывали на свою скудную жизнь, будучи ремесленниками — портными, сапожниками, мясниками и т.д., но в основном они занимались торговлей, в том числе вразнос, а те, у кого была лошадь, — разъездной.
В Гостини процветала и общественно-политическая жизнь. Помимо упоминавшегося выше Бунда в 20-е годы в тогда еще Данкере было организовано местное отделение партии “Цеирей-Цион”, и основная политическая активность в городке концентрировалась вокруг нее. Действовали также ряд молодежных организаций, в большинстве своем сионистских, — “Гехалуц”, “Бар-Кохба”, “Гашомер-Гацаир” (“Нецах”), “Гордония” и “Бетар”. Был свой театральный кружок и Бялик-клуб.
Жизнь в маленьких городках Латвии в те годы была тяжелой. Люди стремились в более крупные города, главным образом портовые (Рига, Лиепая), где была сосредоточена основная торговая деятельность, а значит, было больше возможностей заработать и где в основном в 20—30-е годы концентрировалось еврейское население Латвии. Определенную роль в этом процессе, по мнению проф. М. У. Шац-Анина (1924 год), сыграло сильное разрушение многих еврейских местечек во время Первой мировой и Гражданской войн, а также то, что евреи экономически вытеснялись как из местечек, так и из сельской местности (имеются в виду населенные пункты с населением менее 2000 жителей), а их хозяйственную нишу постепенно занимали латыши. Этот процесс он связывает с ярко выраженной проаграрной и антииндустриальной политикой нового Латвийского государства, которая вела к увеличению доли сельского населения. Поэтому население в мелких городках сокращалась от переписи к переписи, а особенно — доля евреев.
В 1935 году в Гостини жило 933 человека, в том числе 504 еврея (54 % населения). Улиц в городке было уже более полутора десятков, но главной по-прежнему оставалась Большая улица. В 1937 году из-за неосторожного обращения с огнем сгорела одна сторона этой улицы (обращенная к реке). Сгорели главным образом деревянные дома евреев. Каменные дома и церковь огонь не осилил.
После Первой мировой войны раввина Дова Бера Зелигмана сменил раввин Иехиель Фридман, а в 1934 году раввином — теперь уже города Гостини — стал Шая Хонох Баркан, старший брат нынешнего главного раввина Риги и Латвии Натана Баркана, а сам Н. Баркан в то время учился в местной иешиве. Тогда в ней было три класса с 40 учащимися. Главой иешивы был Иехецкель Химельштейн. Иешива просуществовала до 1940 года, когда в Латвии была установлена советская власть. В то время в Гостини было три синагоги, в том числе Алтер-миньян и Елеймнер-миньян.
Определенный интерес Данкере—Гостини представляет и в плане языка идиш. Этот язык в каждой из трех упомянутых смежных российских губерний имел свои особенности. Так, например, в Данкере говорили “трумл”, что означало жестяной сосуд для кипячения воды, который вверху был узким, а книзу расширялся; “штремлинг” — копченая салака (отсюда, с большой долей вероятности, происходит употребляемое в некоторых областях России русское слово “стремишка”); “анкер” — небольшой бочонок для вина (пасхального меда), затыкавшийся “шпунтом” (а это уже влияние немецкого языка).
Раввин Н. Баркан, рассказывая о времени своей учебы в Гостини, упоминает набожного банщика, молившегося по три раза на день, которого за его радикальные взгляды называли “коммунистом”, и другого “политика”, известного как местный “Керенский”. В памяти Н. Баркана запечатлелись также два еврея-коробейника, торговавших своими товарами вразнос по хуторам и деревням. Это были люди высокой порядочности, честности и отзывчивости. Когда они отошли от дел по старости, то окрестные крестьяне, приезжая в Гостини по своим делам, навещали их по старой памяти и привозили им свои немудреные гостинцы — продукты своих хозяйств.
В жизни евреев Латвии Гостини играли заметную роль: туда даже приезжали “высокие гости” — кандидаты в депутаты латвийского парламента — Сейма, а также претенденты на выборные места в еврейских организациях. Отношение к ним было разное. Хотя еврейское население городка было достаточно грамотным и читало не только молитвенник, но и газеты, однако кое-кто руководствовался не политическими декларациями, а собственными соображениями, например такими: “Я буду голосовать за того бородатого!” — “Почему?” — “Потому что он курит, может выпить — значит, свой человек!”
17 июня 1940 года в Гостини вошли части Красной армия. Год существования советской власти (до июня 1941 года) внес свои изменения в жизнь населения Латвии, в том числе и евреев этого городка. Однако следует отметить, что в списках высланных в Сибирь в ходе массовых репрессий 14 июня 1941 года жителей Гостини нет. А уже через неделю, 22 июня 1941 года, Латвия стала ареной военных действий, и ужасы войны не обошли Гостини и в первую затронули евреев.
С самого начала германской оккупации из представителей местного населения — бывших полицейских и айзсаргов (членов военизированной националистической организации) была создана группа “самоохраны” (так в Латвии назывались добровольные отряды нацистских коллаборационистов, созданные в первые дни войны) в количестве 18 человек. Она возникла по личной инициативе самих “самоохранщиков”, так как со стороны немецких властей никаких указаний на этот счет не поступало. (Их распоряжение о создании из местных жителей трех видов полиции (А, В и С) поступило в соседний Крустпилс только в сентябре 1941 года). Все “самоохранщики” были вооружены трофейным советским оружием.
Гостиньские евреи были арестованы, по разным данным, через 7—10 дней после начала войны. Так называемое “изъятие” евреев происходил по следующему сценарию. В июле 1941 года все еврейское население было оповещено повестками, предписывавшими ему собраться на следующий день на рыночной площади для получения информации. В назначенный день “самоохранщики” обошли весь город и тех евреев, которые не явились сами, согнали на площадь силой. Когда все собрались, площадь была оцеплена вооруженными “самоохранщиками”, чтобы никто не смог уйти.
Директор Гостиньской школы, он же бывший айзсарг, а теперь еще и руководитель местной группы “самоохраны”, — Петерис Рейнфелдс произнес речь, в которой, в частности, заявил: “Жиды шли против латышского народа, они продавали латышский народ, по их инициативе были высланы латыши из Латвии в период установления советской власти в Латвии в 1940 году. Теперь жиды должны понести кару перед латышским народом”. После этой речи все находившиеся на площади евреи были взяты под стражу. Мужчин отвели в одну синагогу, а женщин и детей — в другую. Затем от каждой семьи выделили по одному человеку, который в сопровождении “самоохранщиков” шел домой за вещами и продуктами для своей семьи. Во время этой операции у евреев отбирали ценные вещи: часы, кольца, серьги, брошки и т. д. Дома, квартиры должны были быть заперты, а ключи с бирками, на которых были указаны адрес и фамилия жильцов, нужно было сдать. Когда выделенные люди вернулись с продуктами и вещами, всех евреев перевели в отведенный для них квартал города, где разместили около 300 евреев. Их стерегли вооруженные “самоохранщики”.
Квартал находился на Большой улице, куда выходили синагоги, т.е. вблизи моста через реку Айвиексте. Начальником еврейского гетто был Волдис Крастиньш, которого прозвали “еврейским комендантом”. В гетто евреи прожили более двух недель. Их посылали на сельскохозяйственные работы, часть были посланы в Плявиняс для работы по уборке разрушений. Когда евреи группой шли на работу, их сопровождал один из “самоохранщиков”. Если крестьянин брал одного-двух евреев на сельскохозяйственные работы, то за них отвечал сам хозяин.
В один из последних дней июля 1941 года в 11 часов вечера в Гостини приехал начальник полиции из Крустпилса — Круминьш и отдал распоряжение: “завтра вывести всех евреев в район Какишских болот “, ранее служивший полигоном Латгальского артиллерийского полка бывшей Латвийской армии, — якобы на работу, но дал понять “самоохранщикам”, что на расстрел.
Евреев разделили на три группы: мужчины, женщины, старики и больные. Для перевозки последней группы была выделена автомашина из Айвиекстской волости. В течение ночи для конвоирования евреев на Какишские болота были собраны все”самоохранщики” Гостини и Айвиекстской волости. Начальник гостиньской полиции Янис Винтерс сказал узникам, что их поведут на работу и они могут взять с собой какие-то личные вещи. Примерно в 4—5 часов утра все группы были укомплектованы. Первая группа — мужчины — ушла в направлении болот. Через 20—30 минут двинулась вторая группа — женщины. Всего из Гостини вышли восемь колонн примерно по 30 человек в каждой.
Пройдя около 10 километров, группы гостиньских евреев были остановлены у Какишских болот, где уже были собраны евреи из Крустпилса и Плявиняс. Примерно в 300 метрах от того места, где стояли обреченные на смерть, мужчин заставили копать ямы.
Примерно через 2—3 часа из Риги приехала машина, в которой было около 30 человек, одетых в летнюю форму бывшей Латвийской армии. Это была пресловутая “команда Арайса”, “прославившегося” как палач и садист уже в первые недели войны. Руководил всей “акцией” говоривший по-латышски человек в штатском. По его указанию все евреи были разделены на группы по 30 человек, по другим данным, — на 10—12 человек (что более вероятно). Сразу же после этого всем им приказали раздеться и лечь на землю лицом вниз в определенном порядке: первая группа — у вырытой ямы, вторая — за ней, третья — за второй и т.д.
Расстрельная команда стала примерно в десяти метрах от ямы в два ряда: первый стрелял с колена, второй — стоя; первый ряд целился в сердце, а второй — в голову. После того как первая группа расстрелянных падала в яму, поднимали следующую группу и, поставив ее лицом к яме, методично расстреливали. Сперва были расстреляны крустпилсские, а затем — гостиньские евреи. После расстрела нескольких групп арайсовцы предложили местным “самоохранщикам”, чтобы те подменили их в их палаческой работе.
Участник расстрела вышеупомянутый П. Рейнфелдс (по иронии судьбы свою учительскую карьеру он начал в 1926 году в Гостиньской еврейской школе), оставил такое письменное свидетельство об этом расстреле: “То что я увидел, нельзя описать словами. Качающиеся в бессознательном состоянии люди на краю ямы, искривленные в агонии лица, стоны, крики ужаса. Нервы натянуты до последней возможности, все обострено настолько, что находишься в состоянии полуаффекта. Все виденное кажется нереальным бредом, сновидением, а не реальной жизнью. Всю последующую жизнь и даже сегодня не могу понять, какая сила заставила меня взять винтовку и участвовать в уничтожении несчастных”.
Расстрел продолжался в течение 7—8 часов. 31 июля (по другим сведениям, 1 августа) 1941 года было уничтожено около 300 жителей латвийского города Гостини еврейской национальности. Вместе с ними были расстреляны евреи из Плявиняс и Крустпилса — всего около 1700 человек. После расстрела трупы были зарыты местными жителями. Часть изъятых у евреев ценностей забрал руководитель группы “команды Арайса” и уехал со своей группой. Часть принадлежавших евреям вещей забрали местные “самоохранщики” и тоже разошлись.
Имущество евреев, собранное при расстреле, а также имевшиеся в принадлежавшим евреям домах, было складировано в 4—5 домах. Всем этим ведал начальник гостиньской полиции, он же комендант города, Я. Винтерс. Вот что писал о нем фельдфебель Рудольф Обермайер, руководитель команды вермахта “Глазманка”, докладывая 11 октября 1941 года своему начальству о политическом положении в Гостини: “Винтерс, ранее прихлебатель большевиков, расстрелял всех евреев только с целью грабежа”.
Газета “Екабпилс вестнесис” (“Екабпилсский вестник”) писала 28 августа 1941 года “Гостини теперь освобождены от жидов. Часть жидов сбежали вместе с коммунистами, а остальных выслали из города”. Что означает “выслали”, в то время было понятно всем...
*
Авраам Бецалель Фридман, правнук И. Фридмана, служившего раввином в Данкере после Первой мировой войны, направил в институт “Яд-Вашем” (Иерусалим) список жителей бывшего местечка Данкере (города Гостини), погибших в Холокосте. В списке значатся 83 семьи (222 человека), однако состав и численность 18 из названных семей в списке не указаны; не названы также фамилии ряда семей.
В материалах Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников по Латвийской ССР относительно города Крустпилса, Крустпилсской волости и города Гостини (от 26 декабря 1944 года) среди убитых были отмечены фамилии 242 человека из 60 семей, из которых ориентировочно 24 семьи расстрелянных на Какишских болотах совпадают со списком А. Б. Фридмана.
Итак, было установлено, что евреев на Какишских болотах расстреливали головорезы из “команды Арайса”, которых время от времени подменяли бандиты из местной группы “сил самоохраны”. Кто конкретно убил гостиньских, а кто — плявиньских или крустпилсских евреев, осталось невыясненным, но это не столь уж важно. Известно, что только тех, кто участвовал в аресте, охране, конвоировании и расстреле евреев Гостини было более 20.
В течение 1944—1945 годов из гостиньских “самоохранщиков” были осуждены: один — к высшей мере наказания (расстрелу), другому расстрел был заменен 20 годами исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ), но в 1956 году он уже был на свободе. Еще трое убийц были приговорены к 20 годам ИТЛ. Авенс в 1945 году был осужден на 15 лет ИТЛ и умер 1949 году.
23 декабря 1946 года трое из гостиньских “самоохранщиков”, в том числе и упомянутый П. Рейнфелдс, были приговорены к расстрелу (приговор был приведен в исполнение марте 1947 года), пятеро — к 20 годам ИТЛ плюс 5 лет поражения в правах с конфискацией имущества. (Впоследствии одному из них срок заключения был сокращен на 10 лет, другой умер в 1951 году.) Еще четверо тогда же были осуждены на 15 ИТЛ и 5 лет поражения в правах. В 1955—1956 годах они были освобождены из заключения.
Петр Плешс, первоначально руководивший гостиньской группой “самоохраны”, по некоторым данным, вел двойную игру: прежде чем возглавить группу “самоохраны”, якобы советовался с местными коммунистами, что на суде не получило должного подтверждения. Тем не менее еще до ареста местных евреев он арестовал бывших советских активистов (10—12 человек), часть из которых освободил в тот же день, а часть — на следующий. К евреям он относился весьма жестко и участвовал в их расстреле, однако — что подтвердилось на суде — предупредил об опасности гостиньских цыган, которые тоже подлежали уничтожению. Арестованные цыгане вскоре были отпущены. 28 ноября 1949 года П. Плешс был приговорен к 25 годам ИТЛ. Несмотря на неоднократные просьбы и жалобы о пересмотре дела, только 9 мая 1956 года срок его наказания был сокращен до 10 лет. Освободился он 10 сентября 1957 года, а в 1966 году был даже реабилитирован (умер в 1980 году).
Более десятка гостиньских “самоохранщиков”, участвовавших в аресте, конвоировании и расстреле евреев по судебным материалам не проходили. Освальд Калниньш умер от туберкулеза в 1946 году; Янис Винтерс, Карлис Балодис и ряд других бежали за границу вместе с отступавшими гитлеровцами.
Что касается крустпилсских “самоохранщиков”, наряду с их гостиньскими “коллегами”, задействованными в расстреле евреев на Какишских болотах, то шестеро из них были расстреляны, четверым расстрел был заменен на 25—20 лет ИТЛ, еще восемь были осуждены на 25 лет ИТЛ и еще пять — на 10—15 лет ИТЛ. Янис Авотиньш, приговоренный к 25 годам ИТЛ, в 1955 году был освобожден, а в 1958 году вновь в связи с вновь открывшимся обстоятельствами был арестован и осужден на 25 лет (с зачетом отсиженного); в 1967 году он был вновь освобожден. Дважды были осуждены также Залитис и Берзиньш.
Характерной для нацистского коллаборациониста в Латвии можно считать судьбу Петра Гибже, 1900 года рождения, который уже в первые дни германской оккупации в июле 1941 года поступил на службу в полицию Рижского уезда. Позднее он был направлен в Крустпилс, где участвовал в убийстве евреев, затем переведен в Лудзу и служил там в полиции до прихода Красной армии. Из Лудзы вместе с гитлеровцами бежал в Курляндию. После капитуляции курляндской группировки германских войск (8 мая 1945 года) находился на нелегальном положении в районе озера Усмас, где в послевоенные годы скрывались многие пособники нацистов, не успевшие бежать вместе со своими хозяевами либо вошедшие в созданные и вооруженные гитлеровцами банды террористов и диверсантов. 15 октября 1946 года Гибже был арестован советскими органами власти. 17—24 апреля 1947 года состоялся суд, приговоривший его к высшей мере наказания, которая, однако, затем была заменена 25 годами ИТЛ. 26 апреля 1956 года срок наказания Гибже был снижен до 15 лет, а 5 апреля 1958 года он был освобожден из заключения. В 1967 году, живя на свободе в Белоруссии, он выступал свидетелем в судебных заседаниях по делам своих “коллег”. В 1991 году в реабилитации по его следственному делу было отказано, но 22 сентября 1997 года Гибже все же был реабилитирован.
* * *
А евреи в Гостини (некогда местечко Данкере) больше уже не возвратились. Да и самого этого города нет теперь на географических картах: в 1956 году он был включен в состав города Плявиняс.
В 1958 году местные власти - тогда еще двух районов - Крустпилсского и Екабпилсского, содействовали перезахронению остатков убитых евреев в лесу "Какиши" и в болотах "Кукас", на еврейское кладбище в Асоте.
    О евреях напоминает только памятный камень на месте убийства.
Несмотря на весь трагизм случившегося, хочется закончить этот печальный рассказ на более оптимистической ноте.
Двое парней, братья Лат, сбежали из гетто. Мотке Лат более года скрывался в Гостини в семье Пурвиньшей, но повидимому пребывание у Пурвиньшей стало опасным, и Мотке Лат стал перебираться через леса в соседний район, где его поймали 6 ноября 1942 года. Как следует из полицейского донесения Мотке Лат был доставлен в Гостини для выяснения у кого он скрывался и у кого и где он воровал себе еду. По "истечению надобности" он был отправлен в соседний район - в тот, где его поймали. На этом заканчивается судьба Мотке Лата.
Его брат Менке Лат тоже был пойман. Местные полицейские его так "профессионально" избили, что он уже не подавал признаков жизни. Его бросили у дороги и ушли, решив - завтра закопаем. Мимо шел местный житель и видит - лежит мальчишка и стонет. Забрал Витолиньш парня, выходил его и скрывал всю войну. Последнее место жительства Менке Лата - Израиль.